К Насте в форточку залетел попугай. Погостить. Поскольку границу птах пересек нелегально, о его наличии в квартире некоторое время никто не подозревал. Открытие пришло внезапно и несколько травматично, когда Настя, не подозревая подвоха, зашла на кухню. И ей на голову без объявления войны спикировало Нечто.
— … твою мать! – громко и очень внятно сказала Настя. То есть фразу она произнесла целиком, и не говорите мне, что вы, оказавшись в такой ситуации, не разделили бы ее чувства. Да, джентльмен всегда называет кошку кошкой, даже когда в темноте на нее наступил, но Настя джентльменом не являлась никак.
Так в доме поселился попугай. Он жил в кухне, свободно по ней перемещался и главным образом гадил, а больше ничего не делал. Настя пыталась научить его разговаривать, но птиц молчал, как партизан на допросе в гестапо, и столь же вызывающе смотрел на нее глазками-бусинками.
Настя, будучи девушкой порядочной, искала законных владельцев и наконец, к своему неописуемому облегчению, нашла. Птицевладелицей оказалась старушка – божий одуванчик, для которой наглое пернатое было смыслом жизни, светом в окошке и вообще практически единственным фактором, скрашивающим тяготы существования. Настя с облегчением потащила питомца в родной дом.
Бабушка, уже потерявшая надежду когда-либо свидеться с утраченным сокровищем, тут же извлекла его из клеточного заточения, причитая «Кешенька, Кешенька!», а Кешенька не менее радостно начал бегать у нее по руке, и вдруг весьма громко и отчетливо произнес:
— … твою мать!
— Что? – ошарашено переспросила бабушка, вероятно, в надежде на то, что это все же тугоухость, а не жестокая реальность.
— … твою мать! – восторженно повторила птичка, продолжая забег по рукаву.
— Кешенька! – еле вымолвила бледнеющая старушка. – Кто тебя этому научил???
Настя, которая, напротив, приобрела багровый оттенок кожи, поспешила распрощаться и ретироваться.
— Вот же подлец! – возмущалась она потом. – Две недели молчал, хотя я учила его нормально говорить, а стоило один, всего один раз услышать ругательство – и пожалуйста! И что о нас теперь будут думать?